«Что ни пень, что ни колода, кабану там свобода» — бурая туша, как танк, таранила бурелом. Небрежный кивок головой, и пала ольшина, срезанная клыком. Поддетый плечом, дрогнул пень-выворотень, высвобождая зверю проход. Затрещали впаянные в глину корневища, опрокинулся выворотень.
Кабан
«Что ни пень, что ни колода, кабану там свобода» — бурая туша, как танк, таранила бурелом. Небрежный кивок головой, и пала ольшина, срезанная клыком. Поддетый плечом, дрогнул пень-выворотень, высвобождая зверю проход. Затрещали впаянные в глину корневища, опрокинулся выворотень.
Горб в щетине, зелёным огнём налиты зрачки, — придержал кабан шаг, вскинул вверх узкое рыло. Ноздри с хрипом цедили холодный воздух. Клыки лязгали, издавая звук ножа на точиле.
Нет равных кабану-секачу по силам. Он секач, потому что способен наносить клыками секущие молниеносные удары. Одинцом старого вепря зовут, так как, угрюмый, раздражительный, держится он в лесу одиночкой. Танк, живой танк — грудь его, бока покрыты под кожей хрящом, как бронёй!
Померещилось. Никого посторонних в угодьях. И опали мохнатые уши, беспечно закрутился хвост. Теперь кабан двинулся по ручью на удивление бесшумно: берёгся, как всякий таёжный житель.
Среди древесного лома ручей разливался на плёсы: чуть-чуть воды, остальное грязь. Ввалился кабан в топь с ходу, забултыхался, перебалтывая месиво тины, торфиной жижи и битого льда.
Всё прошлое лето заливы ручья служили ему купальней: целыми днями блаженствовал одинец, по уши зарывшись в грязь. После ванн чесался. Ёлки вокруг начисто ободраны, подножья как отполированы. Просмолилась шкура кабана, и корка так плотна — сталь не возьмёт.
А ему мало… Утолщился непомерно, хрящ осенью отвердел — мало секачу, мало!
«Что ни пень, что ни колода, кабану там свобода» — бурая туша, как танк, таранила бурелом. Небрежный кивок головой, и пала ольшина, срезанная клыком. Поддетый плечом, дрогнул пень-выворотень, высвобождая зверю проход. Затрещали впаянные в глину корневища, опрокинулся выворотень.
Одно рыло сухое осталось, когда он выволокся из трясины. Усердно чесал о еловый комель излюбленный свой «гребешок», будто нарочно втирал в грязь, для крепости цементируя летние отложения смолы.
Через прогалину, с оглядкой на лунные тени, заяц прокатил как на цыпочках. Пискнула где-то озябшая птичка.
Тс-с, тише! Молчите, не будите кабана!
Спит кабан, сил набирается. Подоспело время соединиться одинцу с кабаньим гуртом. Скоро бои, безжалостные и беспощадные, где за поражения платят кровью, часто и жизнью. Кому быть первым? Выдастся суровая зима, морозы, многоснежье — кому возглавлять гурт, охранять и спасать в непогодь? Готов секач принять на себя тяжёлое бремя вожака: посмотри вон — весь в грязи «гребешок»…