Взлетел он на куст заиндевелый — и будто солнышко вспорхнуло, в мороз-трескун зарделось жарко. Послышался томный, напевный звон: «Пи-пик, пи-пик…»
Всяк снегиря знает, стар и млад ему рад. Стужа снегирьку не в стужу: всегда серый кафтан нараспашку, рубаха кумачовая распояской. Приосанится, распушит пёрышки — до чего ж солиден, представителен! Летает плавно, по снегу выступает не скоро, не торопко, а в самый раз. Пусть воробей суетится, нахохленный, стужей пришибленный, корочку клюёт и горюет: «Чуть-жив! Чуть-жив!» Синички, вертячки-непоседы, пускай в сучьях снуют, хвостами крутят, возле каждой козявки галдят… Нет, снегирь не такой. Золота перед ним насыпь — не изменит своей степенности. Что там золото: льняного семени кидай горстями, мороженую рябину клади кистями — и тогда снегирь, если примет угощение, то словно вам одолжение сделает.
Правда, правда, понаблюдайте у зимней кормушки повадки её постоянных посетителей, да в холода, после метелей, когда голод-то не тётка, и вы поймёте моего давнишнего приятеля, который говаривал: «Да-а… Снегирь, он себя не уронит!»
Зимой снегири держаться стайками, семьями. Ладят между собой по-семейному.
Беда приключилась, кто-либо из стаи погиб, скажем, попал кошке в зубы — остальные снегири подолгу, днями напролёт, ждут пропавшего, горько перекликаются, будто оплакивают его. Печален, за душу берет их скорбный звон:
«Пи-пик, пи-пик…»
Среди птичек так ведётся, что нет равноправия: поют певцы, слушательницы слушают. Вот у снегирей иная картина: снегирёк поет, снегурочка вторит. Хотя выглядит бедновато снегурочка-смуглянка в сравнении с румяным, как наливное яблочко, снегирьком, в пении соблюдают они равенство.
Ещё одно заметим: снегири восприимчивы к музыке и очень понятливы.
Издавна принято держать дома попугая: какаду, ару, на худой конец — австралийских волнистых. Учат ару, какаду мучают, ублажают и пристают: скажи то, скажи это. Праздник, ликование, когда попугай придушенным голосом прокартавит: «Попка-дурак…»
Снегиря подобной чепухе не выучить, хоть лоб расшиби. От человека он перенимает лишь музыкальные мелодии. Разве не прелесть, если дома снегирёк свистит, выводит мотив «Калинки»? Прелесть, да и только!
Но в клетке снегирь блекнет: линяют румяна, одевается снегирь в тёмный, иногда совсем чёрный, как бы траурный наряд.
Снегирь
Снегирь-снегиришка, нарядная рубашка, без тебя и зима не красна!
Нет, нет, снегирь на вольной воле и хорошо и пригож! Алая грудь. Ослепительно белое надхвостье. Спинка серо-синяя. Темя, крылья и хвост чёрные, с синим шелковистым отливом… Да откуда же взялись столь яркие, столь горячие краски в разгар зимы студёной? От зимы и взялись. От белых полей, от изб, синеющих издали с бугра, от зорь алых. Снегирь, он весь для зимы — кафтан нараспашку, красная рубаха навыпуск!
В самом деле, зима на пороге — снегирь у крыльца.
Чуть в марте небо тронет влажная испарина, снегири исчезают. Разлетаются по ельникам, скрываются в чащу тенистую, замшелую.
Редко-редко увидишь летом снегиря. Не оттого ли он в чаще прячется, что по зиме горюет? По белым снегам, по стылым зорям тоскует, когда изморозная мгла беспросветна, вьюга метёт, небо застит, а он на ветку вспорхнёт — и будто солнышко вспыхнет. Воссияет солнышко, зардеет ало — издаст снегирь напервый звон: «Пи-пик, пи-пик…»
Однако и снегирю зимой трудно. От бескормицы, голодом понуждаемый, снегирь кочует к югу. Зимой его встречали даже в Африке.
…Утро. Деревья в инее. Снег искрится. Фонари на улице гаснут.
Открываю форточку, семена в кормушку сыплю, рябину, сушеный шиповник кладу: не пущу снегирьков в Африку!